Недели две назад, будучи на «объединенном социалистическом митинге», я вдруг понял, что случилось нечто существенное. Тогда в родной моей Вологде выступали я, «бабушка русской революции» Брешковская и ее, революции, «дедушки» Плеханов с Чайковским, слушатели – крестьяне и рабочие – неожиданно разразились свистом и угрозами в адрес этих старейших друзей революции. Против мучеников Брешковской и Чайковского употреблялись такие определения, как «предатели!», «контрреволюционеры!». Забыв цензурные требования, Чайковский кричал: «Кто вы такие, чтобы обращаться с нами таким образом? Что вы, бездельники, сделали для революции? Совсем ничего! Чем вы когда-нибудь рисковали? Ничем! А эти мужчины и женщины, – указал он на нас, – сидели в тюрьмах, голодали и мерзли в Сибири, снова и снова рисковали своими жизнями. Это я, а не кто-либо из вас бросил бомбу в тирана-министра. Это я, а не вы, слушал смертный приговор царского правительства. Как смеете вы обвинять нас в том, что мы – контрреволюционеры?! Кто вы, если не толпа глупцов и бездельников, сговаривающихся развалить Россию, погубить революцию и самих себя?» Этот взрыв вызвал трепет и произвел на толпу большое впечатление. Но ясно, что все великие революционеры столкнулись лицом к лицу с трагедией. Работа и жертвы забыты. В сравнении с коммунистами, анархистами и даже михайловскими освобожденцами они сейчас рассматриваются как реакционные и «вчерашние». Тогда я впервые и услышал, что в народе зовут наш список «социалисты-реакционеры».
Собственно, эта стремящаяся на волю в народной массе волна и прорвалась в Тамбове и у Сергея в Константиново.
– Ночью пурга была, я на поезде до Рыбного, а там верхома на лошаде витязить. Как только домой приехал, мамку с батей обнял, – гуторил «по-улишному» Сергей. – Умылси. Даже полотенцо еще не взял. Тут соседский Петька забегает и кричит: «Барыню жгут». Я в валенки и старый свой тулупчик и к усадьбе. А там митинг.
Дальше Сергей живописал, как у барского дома встали друг против друга две стенки. константиновские бабы да мужики и пришлые. Кто их после метели гнал семь верст из Вакино через Федякино, так и не прояснилось. Как и то, почему пришлые хотят не свою, а чужую усадьбу пожечь. Но встретившие нарастающий отпор и вразумленные цветистой есенинской речью чужаки стали отступать.
– А знаешь, когда они охолонились и схлынули?
– Когда же?
– Как я имя Горького назвал. Сказал, что от «Трудовой крестьянской рабочей партии Горького» в Думу иду. Они даже поругались меж собой. А потом все и ушли огульно. Только один пока я мужиков наших агитировал, остался, но молчал, только слушал меня и зырил. Такая каша там у всех в голове! Говорят, что барыня у нас хорошая, и государь, да землицы бы по десять десятин хотя б каждому прирезать!
– Кто людей мутил, не вызнали?
– Нет пока, – вступила в разговор молчавшая хозяйка Константиновки, – староста в уезд послал, но когда еще до нас доберутся. Мы же быстро собрались, пока Сергей дома был, да на трех санях с нашими ветеранами на станцию выехали. Одним и без оружия боязно с детьми. А дом Фронтовое Братство и общество наше сбережет. Много стало с осени вокруг разных «р-робеспьеров».
По протяжному, затушеванному под парижский прононс, начальному «эр» я понял причину понурости госпожи Кашиной при нашем знакомстве. Видно, приняла меня за одного из соратников эти «р-революционеров».
– Куда вы теперь?
– В Москву к мужу. Дом у нас там, в Скатертном переулке. Купили до войны у Рекка. Будем рады вас у нас видеть.
Вот как! А я-то уже оженил Есенина.
– А сам-то, Питирим, откуда в Москву?
– С Тамбова еду. Навещал нашего общего друга Разумника.
– Почто он там?
– Опросы делаем. Наши партии поднимаются. Но не свиделись мы с ним – карантин.
– Знакомо. Там знатно бурлит. Я даже государя на встрече спрашивал.
– И что государь?
Сергей остановился, будто подбирая слова, потом махнул рукой:
– Сказал, что разберутся. По справедливости.
Мы замолчали.
– А ну его все! Я вот пока ехал, стихи дописал. Послушай, первым вам прочитаю:
Все-так, великий поэт – Есенин! Сергей читал нам свои стихи почти до самой Москвы. О политике мы больше не говорили. Напряжение двух последних дней отпускало, пока не узнали мы в столице не поспевавшие за нами в дороге печальные вести.
Империя Единства. Ромея. Остров Христа. Усадьба «Орлиное гнездо» (Убежище Судного дня). 6 октября 1918 года
Больше не было слез. Больше не было сил.
«Пресвятая Богородица, за что мне это все? Чем я прогневала Тебя? Господи-Господи. Твоя воля…»
Маша истово крестилась на образа в углу.
– О, Мати Божия, помоще и защита наша, егда попросим, буди избавительнице наша, на Тя бо уповаем и всегда вседушно Тя призываем: умилосердися и помози, пожалей и избави, приклони ухо Твое и наши скорбныя и слезныя молитвы приими, и якоже хощеши, успокой и обрадуй нас, любящих твоего Безначального Сына и Бога нашего. Аминь!!!
Слеза пробежала по ее щеке.
Значит, есть еще слезы. Есть еще. Не все выгорело в душе.
Она целовала спящих детей. Губы горячо шептали:
– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных… Господи, спаси и помилуй Мишу! Разве заслужил он гибель за все то, что он сделал? Он же делал все, что Ты хотел! За что ему это, Господи?! За что Ты наказуешь его?! За что?!! Или это испытание Твое? Господи-Господи…
Слезы текли по ее пылающим щекам, но она уже не замечала их. Она рыдала от бессилия, не зная, чем еще может помочь любимому.
– Господи! Господи, прими душу мою грешную, только спаси его! Спаси!!! Господи!!!
Но молчат образа. Нет ответа. Лишь свечи трещат перед иконами.
– Господи, спаси его. Я готова. Только спаси. Молю тебя всем сущим. Спаси. Я готова. Своей жизнью клянусь. Я готова! Спаси его, Господи!!!
Империя Единства. Ромея. Остров Христа. Усадьба «Орлиное гнездо» (Убежище Судного дня). 6 октября 1918 года
– Я надеюсь на тебя, Натали. Мне больше не на кого надеяться.
– Не волнуйтесь, государыня. Жизни не пожалею, защищая наследника и царевну. Но, может, лучше вам остаться на Острове, с ними?
Императрица прикусила губу, чтобы не разрыдаться. Глаза ее наполнились слезами, и она отвернулась. Несколько раз пыталась что-то сказать, но спазм сдавил горло. Маша лишь сжала руку своей верной гофмейстерины и, накинув капюшон плаща, молча поднялась по трапу на борт «Царевны».
Натали, в окружении немногочисленной челяди и придворных, провожала взглядом императорскую яхту, сопровождаемую крейсером и двумя эсминцами. Небольшая эскадра скрывалась в ночи, и лишь навигационные огни еще светились в кромешной тьме.
Мария покидала Остров, уходя в мрак грядущего.
Смертельная схватка за власть началась.
Глава IX. Улыбка хищника
Империя Единства. Россия. Москва. Воробьевы горы. Шуховская башня. 6 октября 1918 года
Окоченевшие пальцы продолжали стучать ключом телеграфа, выбивая в эфир символ за символом. Сотни радиостанций по всему миру ловили и расшифровывали эту передачу.