Собственно, Рябой, а так назвался Андрею его нынешний сообщник, потому и присмотрел его для своих целей из массы каторжников, что дезертир был весьма широк в плечах и силу имел немалую, чего не скажешь о самом Рябом. А значит, он мог унести сковывающую их двоих гирю и нести ее некоторое время. Время, достаточное для того, чтобы совсем оторваться от преследователей из конвоя. Нет, Попов не был таким уж дураком и вполне себе допускал мысль, что новый напарник постарается избавиться от него при первой же возможности, однако он не видел лучшей альтернативы, поскольку помирать на каторге в его ближайшие планы не входило, а судя по числу обвалов, каковые он уже имел несчастье наблюдать воочию, прожить сколь-нибудь долго в катакомбах у него не получится. Что, разумеется, толкало его на союз с этим скользким и пронырливым типом.

И если побег прошел достаточно удачно и им, пусть не сразу, но удалось оторваться от преследователей, то вот дальше дело не заладилось. Свернув где-то не там, они оказались через очень короткое время в ситуации, при которой могли бродить по темным подземельям Москвы сколь угодно долго, не имея ни малейшего шанса выйти на поверхность. А если к этому добавить, что их наверняка уже ищут по всему подземелью и по всему городу, то дело представлялось совершенно кислым.

– Погоди, мне вроде что-то послышалось…

Андрей тронул плечо подельника и, сделав ему знак молчать, сам обратился в слух. Через полминуты звуки стали более отчетливыми, размеренный топот множества ног и приглушенные реплики стали уже вполне различимы.

– Сюда, товарищи. Еще два поворота, и мы на месте.

Мимо двух притаившихся в темноте беглых каторжников прошествовала целая цепочка людей, груженных ящиками.

– Идем за ними, может, они нас выведут. Только тихо!

Таясь и пригибаясь, два сообщника через некоторое время замерли в виду обширного, хотя и весьма неухоженного помещения. Прибывшие складывали принесенные ящики в общую кучу, которая и без них имела весьма серьезный вид.

– А хватит? – с беспокойством спросил один из пришедших с ящиками у своего коллеги. Тот хохотнул и ответил, что-то ироничное, но Андрей за раскатами эха не смог разобрать смысл сказанного.

Через некоторое время пришельцы собрались в обратный путь, и два беглеца, стараясь лишний раз не шуметь, тихо двинулись за цепочкой людей с лампами в руках. Еще позже бежавшие каторжники сидели в каком-то сарае, и вокруг них степенно колдовал инструментами некий человек, знакомый, видимо, Рябого. Во всяком случае, вопросов тот не задавал и ничему не удивлялся, сноровисто расковывая связывающую беглецов цепь.

А еще спустя час, уже сидя в относительном тепле каких-то трущоб, Рябой спросил:

– Скажи-ка, дезертир, тебе ящики энти не показались знакомыми-то?

Попов хмыкнул и пожал плечами.

– Знакомыми? Да как не знакомым им быть. У нас в полку в таких вот ящиках винтовки были. В аккурат по десять мосинок в ящике. Да штыки еще к каждой.

– Винтовки? Мосинки? – Рябой оживился, и глаза его алчно блеснули. – Это сколько там примерно?

Андрей удивился.

– Кто ж их считал-то? Там, почитай, ящиков двадцать – тридцать, так что хорошую роту вооружить можно.

– Двести – триста мосинок? – Рябой аж причмокнул от открывшихся перспектив. – Вот что, дезертир, схоронись пока здесь дня на три-четыре, пока все не уляжется, а я за тобой приду. Или весточку пришлю. Тут место надежное, так что не кипешуй почем зря. В Грачевку не каждый легавый рискнет сунуться. А после будет у меня к тебе разговор серьезный. Так что жди и бывай.

И с этими словами Рябой исчез в ночи…

Глава IX. Кровавая Пасха

Москва. Кремль.

2 (15) апреля 1917 года

Колокола звонили повсюду. Медный перезвон буквально разливался по Москве, и больше всего его было именно здесь, в Кремле. И немудрено, ведь сегодня Праздник Великий – Пасха Господня! И, разумеется, Большой Императорский Выход. Торжественно-чинные лица, парадные мундиры, красные церковные облачения, монашеский хор, официальный оркестр, чины Лейб-гвардии Кирасирского полка, георгиевцы, казаки, многая и многая всех тех, кто оказали мне честь быть моими подданными. Одно слово – Пасха.

Радость – вот, пожалуй, главное чувство, которое превалировало в это утро во всей Москве. Позади всенощные бдения, позади все сложности военного положения и комендантского часа, позади все то, что отделяло привычный быт от того грозного, что витало на улицах новой столицы в последние недели.

Радость. Вера. Вера в Бога, вера в то, что миновала нас Чаша Сия, что дальше все будет более или менее устроено, пусть не все сразу и не везде, но все же уже какое-то подобие нормальной жизни, уже новости с полей войны воспринимаются как-то отстраненно, словно и не касается нас более то безумие, которое так жестко охватывает все больше стран мира, все больше людей перемалывает в своей кровавой мясорубке, погружая остальной мир в ужас и безысходность.

Но уже не про нас это все! Пусть не все у нас хорошо, но уверены, образуется все! Так что все в наших руках!

Два дня, проведенные в Марфино, были, вероятно, самыми счастливыми днями в моей жизни в этом мире. Отдых, кидание снежками с Георгием, сооружение целого войска снежных баб, снежных казаков, снежных солдат и даже пары снежных генералов, прекрасные ароматные шашлыки, приготовленные моими верными джигитами из Дикой дивизии, шикарная баня, расслабляющий загородный пейзаж – все это просто развернуло мою уставшую душу, и даже мои подчиненные старались лишний раз не напрягать меня рутинными делами.

Боже, как было хорошо! Да ни в одном отпуске, ни на каких Карибах я не отдыхал столь ярко и столь… столь отдыхающе!

А сейчас я принимал всякого рода делегации, милостиво кивая и давая поручения разобраться, посодействовать, поспособствовать, изучить, дать оценку, рассмотреть… и, в общем, все то, что обычно делает любой адекватный правитель, которому приходится принимать прошения подданных либо во время Большого Императорского Выхода, либо во время ежегодной президентской пресс-конференции, что суть одно и то же.

И я даже с некоторой завистью смотрел на свою родню с прочей челядью, которые уже потянулись с Соборной на Красную площадь, дабы заранее занять свои места подле Верховной Пирамиды Власти, в смысле, возле моей трибуны на Красной площади.

Я же явно задерживался. Разумеется, на главной площади страны меня ждали, но порой благодушное настроение так мешает жестко обломать тех, кто, возможно, месяц не спал, мечтая попасть на глаза императору.

Но я явно опаздываю и потому свожу к минимуму все формальности, повелев сдать все прошения в канцелярию моего величества, ткнув пальцем в конкретного «крайнего приемщика», улыбаясь, освободившись от бесконечного ряда просителей, я таки добрался до Спасских ворот и, перекрестившись на икону над вратами, взлетел за воротами на белого коня, торжественно следуя вдоль кремлевской стены в сторону ожидавшей меня великосветской тусовки, столпившейся у основания моей трибуны.

Площадь была полна и шумела приветственными криками, переходящими в скандирование. Я величественно проезжал вдоль этой толпы, помахивая подданным рукой и периодически выкрикивая в их адрес здравицы и прочие приветствия. Всеобщее ликование и обожание просто разливалось по площади.

Ударная волна едва не сшибла меня с коня. Благо кто-то из охраны кинулся наперерез моему взбесившемуся от испуга коню и, удерживая его под уздцы, позволил мне спрыгнуть прямо «в руки» генералу Климовичу. Меня буквально поволокли в сторону Спасских ворот, прикрывая телами и расталкивая всех, кто попадался на пути.

Лишь мельком, полуобернувшись назад, я видел колоссальный вулкан, вырвавшийся из недр Красной площади, видел множество взлетевших в небо булыжников из мостовой, обломков бревен, частей каких-то конструкций. Видел изломанные фигурки, разбрасываемые из эпицентра трагедии в разные стороны. Видел множество летящих в воздухе фрагментов того, что еще несколько мгновений назад было частью веселых и счастливых людей…