– Казаки! Вольный дух казачества веками создавал особую общность, особый уклад жизни, творил из казаков лучших наездников и лучших воинов. Вы всегда были опорой и надеждой русского престола. Были, есть и, верю, будете! Служба царю и личная свобода – вот главный девиз, особый смысл жизни казака. Слава, Высочайшая благодарность и привилегии – вот оценка службы Отечеством и императором. Служите верно, служите храбро и помните – я не забуду верную службу и всегда буду на вашей стороне!
Я поднял стопку и громко запел (благо прадед пел шикарно!):
Казаки взвыли от восторга, тут же десятки, сотни голосов подхватили песню:
Зазвучала музыка, кто-то растягивал меха баяна, отбивал темп бубен, слитные голоса выводили под сводами казарм, разносясь в ночной тиши на сотни метров вокруг Кремля.
Москва. Кремлевские казармы дежурной роты 1-го Лейб-гвардии Георгиевского полка.
11 (24) марта 1917 года
Следующий визит к тем, кто был моей надеждой и опорой в этой схватке за власть, схватке за будущее, в схватке, в которой я обязан был победить любой ценой.
– Мои боевые товарищи! Ваш полк уникален, ведь только в вашем полку все без исключения служат герои настоящей войны, войны без дураков, войны, где нет места малодушию и трусости. Вы же в этом ряду лучших бойцов воистину лучшие из лучших! Вы – герои войны, и я верю, что вы все станете героями мира, героями той России, ради которой мы с вами воевали, проливали кровь и которая наградила нас самыми геройскими, самыми уважаемыми в армии орденами и медалями Святого Георгия! Я пью за вас, мои верные солдаты! Отчизна будет всегда благодарить вас, а я никогда не забуду вашу доблесть и вашу верность!
Я опрокинул стопку под восторженные крики собравшихся. Под сводами старинных казарм трижды прогремело «ура!», и стопки были дружно опрокинуты. С ответной речью выступил генерал Тимановский, заверивший меня в верности царизму в моем лице всех присутствующих и готовности все приказы этого самого царизма исполнить в точности и без колебаний.
Снова водка, снова «ура!», снова мои слова:
– Объявляю вам о моем официальном повелении сформировать новый полк – Лейб-гвардии Георгиевский полк Его Императорского Величества с дарованием прав Старой Гвардии. Шефом вашего полка буду лично я. Верю, не посрамите вы честь Георгиевского знамени, будете достойны всех тех, кто снискал воинскую славу, кто творил величие России на полях сражений, кто был удостоен самой почетной награды русского воинства!
«Ура» вновь гремит под сводами, вновь стопка, вновь ответные речи. Слово за слово, а вновь пора сказать царю-батюшке:
– Герои Великой войны. На ваших плечах ответственность за судьбы России. Ответственность не только на полях сражений, но и в куда более трудное время мирной жизни. Именно вы должны стать и, я верю, станете опорой и движущей силой творения новой жизни в нашем Отечестве. Жизни, о которой мечтали в окопах, жизни, которая грезилась во снах, жизни, которая описывалась пророками минувших эпох. И я верю, что у нас с вами все получится. Получится, потому что не может не получиться. Ибо если не мы, то кто? Именно мы, вы и я, сможем вместе сотворить новую Россию. Я, веря в вас, а вы веря в меня, в вашего государя. За вас, гвардейцы!
Москва. Кремлевские казармы дежурной сотни дикой дивизии.
11 (24) марта 1917 года
Последняя гастроль на сегодня. Ингушский полк, сотне которого случилось дежурить в Кремле первой. Тут уж мне говорить приходится мало, полк встретил меня восторженными криками, а ротмистр Ивченко затянул официальную дивизионную песню собственного сочинения:
Я покосился на спешащего ко мне с рогом вина полковника Мерчуле, о котором, собственно, и поется в оригинальной версии этой песни. Но чего не сделаешь ради Высочайшей Особы! Что ж, как говорится в подобных случаях, прогиб засчитан. Принимаю из рук командира полка раззолоченный рог. Разноголосица выводила куплеты:
Ингуши пели вдохновенно, глаза горели восторгом, звучала кавказская мелодия. Всадники пели:
Торжественно держу рог с вином (что там, на тему понижения градуса и язвы?) и я пою вместе со всеми:
Глядя на всю эту удалую вольницу, вспоминаю, сколько сил и нервов было потрачено командирами, офицерами и унтерами Дикой дивизии для того, чтобы привести всех этих гордых, но абсолютно не военных горцев к дисциплине. Воинственные горцы жили в абсолютно ином мироустройстве, и для них многие обычные армейские понятия были чуждыми и совершенно непонятными. И даже по прошествии нескольких лет войны джигиты так и не стали частью регулярной армии, сохраняя свою дикую вольницу и горные обычаи почти в первозданном виде. А потому хлопот с ними всегда было предостаточно. Именно потому я рассматривал их нахождение в Москве, а точнее в Подмосковье, как меру вынужденную, и планировал в кратчайшие сроки отправить основную часть дивизии обратно на фронт, оставив в столице по одной дежурной сотне от каждого полка, проводя ротацию каждые месяц-два. Но пока я не мог их отпустить восвояси. Как символ, как психологическое оружие, им цены не было, и сам факт наличия Дикой дивизии в Москве серьезно остужал горячие головы, поскольку было ясно, что этих горячих парней разагитировать не удастся, верность мне у них абсолютная, и приказ подавить любое выступление против меня они выполнят с восторгом.
Глава III. Кремлевские тезисы
Москва. Георгиевский зал Большого кремлевского императорского дворца.
12 (25) марта 1917 года
Идея привлечь казаков Конвоя на разогрев моего выступления пришла внезапно, в процессе очередной утренней душеспасительной лекции академика Павлова о пользе здорового образа жизни и вредности возлияний, да еще и возлияний в непомерном количестве. И никакие царские причины и соображения его не волновали, он стоял на своем – пить вредно, пить с язвой вредно вдвойне, пить с военными, особенно с горцами, вообще безумие, а ведь император себе не принадлежит. Так он мало того, что не слушает докторов, еще и опять сегодня собирает людей московских, и снова будет употреблять, пора уже надзор вводить, для, так сказать, усиления слов лечащего врача и в целях профилактики…